Александр Поуп — 5
Но даже дух возвышенный порой
Снедаем недовольством и хандрой;
Так пусть же гнев он изольет на зло,
Что вред неизмеримый принесло,
Хоть и опасно делать это в век,
Когда за смелость платит человек.
Нельзя простить бесстыдство никому —
Ни дурню, ни блестящему уму;
Не может циник вдохновенным быть,
Как неспособен евнух полюбить.
В дни праздности, богатства и утех
Сорняк произрастает без помех:
Король в одной любви преуспевал,
Страной не правил и не воевал;
Писали фарсы пэры, между тем
Их содержанки заправляли всем;
У остряка был даже пенсион,
А юный лорд куда как был умен;
Когда же двор комедию смотрел,
Как трепетал прекрасный пол, как млел!
И, право, маски не было такой,
Дабы ушла нетронутой домой;
И скромный веер больше никогда
Уж не скрывал девичьего стыда.
Нам принесла потом чужая власть
Социнианства мерзкую напасть;
Пришел безбожных пасторов черед,
Желающих исправить свой народ
И лучший путь к спасенью преподать;
Свои права отныне обсуждать
Всяк подданный небес свободно мог,
Чтоб самодержцем не казался Бог.
Но мог ли быть от проповедей прок,
Когда плоды их пожинал порок?
Подумать только, что вещали нам
Титаны мысли, вызов небесам
Так оголтело смевшие бросать!
И богохульством полнилась печать.
Ведите с ними, критики, бои!
Мечите стрелы, молнии свои!
Нельзя вину тех извергов прощать,
Кто любит непристойностью прельщать;
Тот всюду зрит разврат, кто в нем погряз,
Как желтым видит все желтушный глаз.
III
Будь верен, критик, этике судьи,
Дабы задачи выполнить свои.
Ум, вкус и знанья пользу принесут,
Когда правдив и откровенен суд;
Те, кто способен разделить твой взгляд,
И твоего участия хотят.
Молчи, раз усомнился в чем-нибудь,
А если судишь — тверд, но скромен будь.
Кичливые хлыщи — мы знаем их —
Упорны в заблуждениях своих;
Но ты умей увидеть свой просчет
И каждый день веди ошибкам счет.
Не всякий правильный совет хорош,
Правдивых слов милей иная ложь.
Учись людей учить — не поучать,
Буди умы, чтоб к знанью приобщать;
Когда искусен справедливый суд,
Твои слова одобрят и поймут.
И не скупись на дружеский совет,
Ведь, право, худшей скаредности нет.
Тщеславья ради веру не теряй;
Из вежливости ложь не одобряй;
Не бойся мудрым преподать урок,
Хвалы достойный примет и упрек.
Но кто свободен в критике у нас?
Ведь Апий багровеет всякий раз,
Выходит из себя от ваших слов
И взглядом всех испепелить готов,
Как лютый деспот, чудище на вид,
Что с гобелена старого глядит.
Страшись судить почтенного глупца,
Чье право быть тупицей до конца,
Угодливого барда, если он
За пустозвонство в званье возведен.
Пускай сатирик истины твердит,
А тот, кто книги посвящает, — льстит,
Не больше верят в искренность его,
Чем в одаренность или мастерство.
Не будь судьей нелепости любой,
Пускай глупец любуется собой:
Как ни ругай — ну разве он поймет,
Что сам он не поэт, а виршеплет?
Жужжащие в дремоте дурачки,
Они кружат лениво, как волчки,
Споткнувшись, снова тащатся вперед —
Так, сбившись, кляча исправляет ход.
Какие толпы этих наглецов,
Внимая лишь созвучиям слогов,
Все продолжают сочинять стихи
И напрягают скудные мозги,
Чтоб каплю смысла выдавить из них!
О рифмоплеты, вам ли делать стих!
Да, ныне барды наглые пошли;
Есть критики, что впрямь с ума сошли.
Дурак набитый, уйму разных книг
Он проглотил, но ни в одну не вник,
Себе лишь внемлет, ведь его язык
Его же уши поучать привык.
Все он читал, — все, что читал, громил,
Ни Драйдена, ни Дарфи не забыл.
Об авторах плетет он всякий вздор:
Тот, мол, купил стихи, а этот — вор,
«Лечебницу» и ту писал не Гарт.
Ему приятель — каждый новый бард,
Чьи промахи готов он выявлять;
Поэтам бы успеть их исправлять!
Неудержим хлыщей таких напор,
Не защищен от них не только двор
Собора Павла, но и сам собор:
У алтаря найдут и даже тут
Своею болтовней вас изведут.
Всегда туда кидается дурак,
Где ангел не решится сделать шаг.
Серьезные не судят столь легко,
В сужденьях не заходят далеко,
С опаской молвят, лишь бы без греха;
Но шумным ливнем хлынет чепуха —
Все напрямик, все в лоб, ни вспять, ни вбок,
Ну впрямь ревущий бешеный поток.
Но где тот муж, кто может дать совет
И, сам уча, ценить ученья свет?
Кто злобы и пристрастия лишен,
Ни слепо прав, ни тупо убежден,
Воспитан, а не только просвещен,
И хоть воспитан, откровенен он?
Кто друга пожурит за ложный шаг,
Врага похвалит, коль достоин враг —
Отважности и честности союз?
Кто с широтою сочетает вкус
И знает не одну лишь мудрость книг,
Но глубоко людскую жизнь постиг,
Душою щедр, надменности лишен,
И если хвалит, есть на то резон?
Такими были критики; таким
Рукоплескали Греция и Рим.
О, это были славные века!
Покинул первым Стагирит брега;
Исследовать глубины он поплыл,
Он правил верно, многое открыл,
Ведь над отважным парусом всегда
Светила Меонийская звезда.
Поэты, дикой вольности сыны,
Неистово в свободу влюблены;
Отныне волю их связал закон,
И убедились все, что нужен он;
Властителю Природы должно знать,
Как гений свой разумно обуздать.
Гораций нас чарует колдовской
Изысканно-небрежною строкой
И незаметно вовлекает в круг
Своих понятий, словно близкий друг.
Он так же смело мыслил, как творил,
Он пылко пел, но сдержанно судил,
И то, чем всех пленил искусный стих,
Запечатлел он в правилах своих.
