Александр Кушнер 2
Когда я очень затоскую,
Достану книжку записную.
И вот ни крикнуть, ни вздохнуть, –
Я позвоню кому–нибудь.
О голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что в трудном переплете
Любви и горя своего
Вы забывали, как живете,
Вы говорили: «Ничего».
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.
Времена не выбирают…
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье.
Время — кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас — его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.
* *
Какое счастье, благодать
Ложиться, укрываться,
С тобою рядом засыпать,
С тобою просыпаться!
Пока мы спали, ты и я,
В саду листва шумела
И неба темные края
Сверкали то и дело.
Пока мы спали, у стола
Чудак с дремотой спорил,
Но спал я, спал, и ты спала,
И сон всех ямбов стоил.
Мы спали, спали, наравне
С любовью и бессмертьем
Давалось даром то во сне,
Что днем — сплошным усердьем.
Мы спали, спали, вопреки,
Наперекор, вникали
В узоры сна и завитки,
В детали, просто спали.
Всю ночь. Прильнув к щеке щекой.
С доверчивостью птичьей.
И в беззащитности такой
Сходило к нам величье.
Всю ночь в наш сон ломился гром,
Всю ночь он ждал ответа:
Какое счастье — сон вдвоем,
Кто нам позволил это?
Когда я мрачен или весел,
Я ничего не напишу.
Своим душевным равновесьем,
Признаться стыдно, дорожу.
Пускай, кто думает иначе,
К столу бежит, а не идет,
И там безумствует, и плачет,
И на себе рубашку рвет.
А я домой с вечерних улиц
Не тороплюсь, не тороплюсь.
Уравновешенный безумец,
Того мгновения дождусь,
Когда большие гири горя,
Тоски и тяжести земной,
С моей душой уже не споря,
Замрут на линии одной.
Кончились все разговоры…
Кончились все разговоры,
Сколько их было, прямых,
Жарких, похожих на споры,
Громких и тихих, ночных.
Где эти белые ночи
И ледяное вино?
Ты еще что-то бормочешь?
Все замолчали давно.
Хмурится русская проза:
По придорожным кустам
Ветер и жар тепловоза.
Где разговор по душам?
Где, среди скрипа и лязга,
Полубезумная речь?
Кажется, чем не завязка,
Чтоб на сюжет приналечь?
Странно! За то, что сурово
Смотрит попутчик во тьму
И не проронит ни слова, —
Ты благодарен ему.
Любовь кончается известно чем,- разрывом…
Любовь кончается известно чем,- разрывом
И равнодушием всегда, везде, у всех.
Обречена она,- как жить с таким мотивом,
Чужим, предательским? Смешно сказать: успех
Возможен. Что? Успех? В безумном деле этом!
В земном! Помалкивай и не смеши людей…
Молчу, сияющим любуясь горицветом,
Он нежно-розовый. Позволь быть все глупей.
Наши поэты
Конечно, Баратынский схематичен,
Бесстильность Фета всякому видна,
Блок по-немецки втайне педантичен,
У Анненского в трауре весна,
Цветаевская фанатична Муза,
Ахматовой высокопарен слог,
Кузмин манерен, Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость вот порок,
Есть вычурность в строке у Мандельштама,
И Заболоцкий в сердце скуповат…
Какое счастье даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!
Не знает ласточка, как много…
Не знает ласточка, как много
Стихов ей вскользь посвящено,
Как мы подходим к рифмам строго,
Скорей на совести пятно
Себе простим, чем на бумаге:
Исполнен весь ее полет
Безукоризненной отваги,
И мнится: вот кто нас поймет!
И как прожить без темных пятен,
Когда развал такой и дым?
Она — последний наш читатель,
Когда мы всем надоедим,
Когда в ущербе и в опале
Поймем, летящие на свет:
Мы для нее стихи писали,-
И большей славы в мире нет!
